заглотила свою и начала плотоядно поглядывать в сторону моей
тарелки. Ну что ж, как бы странно ЭТО ни выглядело, оно, видать, было
вкусным, раз Ленка уже с ЭТИМ расправилась. Однако человеком я была
осторожным, поэтому потянула в рот ма-а-аленький такой кусочек.
Кусочек оказался прогоркло-горело-соленым. Что-то захрустело у меня
на зубах, надеюсь, это была соль (хотя вполне могла быть и
недовыуженная скорлупка).
Тетя Клава как раз открыла заевшую форточку, и в кухне стало чуть
легче дышать. Я решительно отодвинула тарелку от себя. Это не
ускользнуло от внимания тети Клавы. «Что, не нравится?» – озабоченно
спросила она. Я неопределенно мотнула головой – дар речи меня
временно покинул, организм направил все силы на проглоченный мной
кусок злополучной яичницы. «Ну, ничего страшного, – заверила меня
тетя Клава, –Леночка яичницу доест, а ты, может быть, блинчиков
хочешь?» Мне чуть не стало дурно, когда я подумала, что теперь грядет
еще готовка блинчиков. Но тетя Клава сразу успокоила меня, добавив,
что они с завтрака остались. С этими словами она выудила из
холодильника тарелку, прикрытую крышкой, и поставила ее передо
мной. Под крышкой оказалась некая подмерзшая бесформенная белая
масса, странно пахнувшая чем-то навроде керосина. На мое счастье, тут
из соседней комнаты завопила проснувшаяся Верочка, и тетя Клава
поспешила к ней. Я воспользовалась шансом и сказала Ленке, которая
уже успела прикончить и мою порцию яичницы: «Пойду-ка я домой, что-
то аппетита у меня нет».
Стемнело, мама пришла с работы, и я наконец-то насытилась нашим
обычным обеденным супом. После моих приключений у Ленки он
показался мне особенно вкусным, прямо лакомством каким-то.
Прошла пара месяцев, и то, что тетя Клава совершенно не умела
готовить, стало широко известно. Соседи припечатали ее вердиктом
«плохая хозяйка». Я с детской непосредственностью при первом же
удобном случае поинтересовалась у тети Клавы, почему ее так
называют. А она то ли не сообразила, откуда в моей пятилетней голове
возникло это взрослое заключение, то ли чересчур раздражилась от
столь меткого попадания на любимую мозоль, но что-то с тех пор
расклеилось в наших с ней отношениях.
Только самой тете Клаве была достоверно известна история болезни –
возникновения и развития ее комплекса. А я наблюдала конечную
стадию безнадежно-хронического заболевания, с которым она
полностью смирилась. У тети Клавы было уже не легкое опасение и даже
не сильный страх, а стопроцентная уверенность в неуспехе. Все, чего
она хотела в таких ситуациях, – чтобы этот кошмар поскорее
закончился. Лучше всего ее состояние можно было описать,
перефразируя известное высказывание: «Я не могу, если думаю, что я
не могу». Впрочем, если учесть, что все окружающие были уверены в
том, что она не справится, то винить тетю Клаву было не в чем.
